«Я попала в приют «Мамин домик» на 8-й неделе беременности. Бежала сюда и думала, что тут будет общага: железные тазы, орущие дети, чужие стены, ужас и отчаяние. А попала — в сказку». Примерно так говорят о нём все те, кому он дал крышу над головой.
У них — выпускниц детских домов и маленьких мам из родительских гнёзд — у каждой своя история. Кто-то попал в приют из притона: заманили по объявлению о работе в Москву и прямо с вокзала — в бордель. Там забеременела… Кто-то — жертва кредита, кто-то — чёрных риелторов, кому-то недодало положенного — квартиры — государство. Кого-то обманули люди, у кого-то сгорел дом… Всех предали отцы их детей и кого-то — домашних, уютных, счастливых девочек (здесь есть и такие в качестве исключения) — предали родители.
Они попадали в приют уже покорёженными росточками, хлебнувшими за свою короткую жизнь столько горя, что не измерить взрослой мерой: между абортом и самоубийством, с папиросками и матерком — заглянувшие в бездну замарашки. И у каждой своя судьба.
Но мы никогда бы не узнали об этом, если бы не Арина Серавкина. У которой — своя история.
Страшный сон
Арина — в платочке, повязанном банданой, не по-православному, глаза на мокром месте: слёзы всегда так близко, что в ящике рабочего стола неизменно лежат под рукой бумажные платочки. Арина, благополучная москвичка, мама и бабушка, 4 года назад создала в деревне Ельцы Владимирской области приют для беременных и недавно родивших выпускниц детских домов.
Она говорит, что полжизни делала не то, что хотела, и даже больше — вообще не то, что нужно. Спала по 12 часов, день начинала с маникюра, обзаводилась недвижимостью и наращивала ресницы, ездила на хорошей машине и работала помощницей адвоката по наследственным делам: «Целый день в этих склоках, чернухе, когда родные люди убить друг друга готовы за деньги. Кто бы сказал мне, что в 50 лет я буду в растянутых трениках и с чемоданом инструментов ходить с беременными девочками по деревне Ельцы, — решила бы, что это страшный сон!» — рассказывает она и плачет. Показывает корзинку (белая лоза, розовые банты), в которой спят с десяток резиновых, в ладонь, пупсов-зародышей, как живых. Мини-шедевр создан руками её детдомовок, обученных ею в приюте всему — «от работы по дереву до вышивания». И объясняет: «Когда приходят девочки, стоящие на грани аборта, я говорю им, что мы поможем, — и даю подержать одного из этих малышей: к концу разговора он становится тёплым в руках… И девочка оставляет ребёнка». Стопка бумажных платочков стремительно уменьшается на Аринином столе…
Земная женщина
Она начинала «добровольцем на колёсах» в свободное от наследственной возни время: отвозила чужие посылки в детские дома, играла там с детьми, выполняла поручения «настоящих», как она говорит, волонтёров. «И всегда думала, что это такие люди с нимбом над головой: прилетели, сделали доброе дело и улетели. Как же я поразилась, когда увидела их живьём: это оказались обычные люди…» И тогда она спросила себя: почему не я — в таком случае? Разве я не могу так же, по-настоящему, делать большое дело? Я, земная женщина Арина Серавкина, с двумя детьми, мужем-чернобыльцем и половиной жизни — уже пройденной, и половиной оставшейся — данной на искупление? Так она стала «настоящим волонтёром».
До «Маминого домика» было уже рукой подать. Арина стала мотаться по разным областям страны с памперсами, молочными смесями и пелёнками, выручая одну за другой детдомовок, ставших мамами раньше, чем повзрослели и встали на ноги: после того как помогла одной выпускнице из Можайска, в 20 лет рожавшей третьего, сарафанное радио с номером телефона Арины и её единомышленниц стало работать постоянно.
— И оказывалось, что порой цена человеческой жизни — коляска б/у. Или 500 рублей в месяц на питание! И всё — девочка не идёт на убийство… — говорит она. — Но в какой-то момент я поняла, что никаких ресурсов поддерживать этот конвейер не хватит и нужно что-то кардинально менять. Не дарить вещи и давать деньги, а переламывать кризисную ситуацию, в которой они, наивные и жадные до любви, ещё не повзрослевшие, оказались.
Так возник приют «Мамин домик». Домик — бывшая ледяная, без отопления и дверей, деревенская школа, в которой перекрыли крышу, сделали ремонт, поклеили в каждую комнату цветочные фотообои. Отделили зал — под ясельки — и арендовали у деревни полсцены в доме культуры — под мастерскую, где шьют, вяжут, работают по дереву и творят такую красоту, что вырученных за изделия на благотворительных ярмарках денег иногда даже хватает на жизнь. Большую часть времени — не хватает… И домик живёт — чудом, доброй волей чужих людей, прослышавших о большой беде маленьких мам.
Приют или причал
…Первой была Люда из Переславля-Залесского. Она несколько дней простояла на остановке с грудным ребёнком — её выгнали из дома престарелых, где временно поселили после детдома. Кристина, домашняя девочка, которую не приняли в её 18 с ребёнком родители и которая спустя только месяц после родов по-настоящему стала мамой: не просто покормить-перепеленать, а замереть от счастья с тёплой пяточкой, зажатой в ладони… Маша, на 8-й неделе беременности, вся в синяках — так отец ребёнка выколачивал аборт. Анечка, приехавшая уже с грудным младенцем, в той, доприютной жизни подрабатывавшая истопником и первое время всё бурчавшая себе под нос, что от такой жизни сделает что-нибудь с собой или с ребёнком. И Арина со своей помощницей, в ночнушках, не спали ночами, бродили за Анечкой по пятам — уговаривая, утешая, карауля…
Рая, попавшая в притон прямо с вокзала и чудом оттуда бежавшая в никуда. Юля, которая за месяц до родов всё ещё жила в вагончике на помойке. 16-летняя Таня, мать которой вышла замуж за таджика и ту же участь спланировала дочери: хотела выдать её за брата мужа, чтобы та приняла ислам, но Танечка успела сбежать — с ребёнком от любимого под сердцем…
— Я точно знаю, что с каждым ребёнком, что родился и сейчас живёт в «Мамином домике», там, за порогом, случилась бы беда: убили, недосмотрели, отобрала бы опека, — говорит Маша, беременной стоявшая в мороз, на вокзале и не знавшая, куда идти: из дома её выгнал отец. — А здесь мы все под крылом… Я долго думала, зачем им — Арине и её единомышленникам — это всё надо: ведь сама всю жизнь жила только для себя. Наверное, поэтому Бог и привёл меня именно сюда: чтобы здесь выбраться из своей раковины. Теперь я понимаю, что значат слова «отдать последнюю рубаху». И знаю, что эта радость приумножается — и заражает!
За 4 года существования приюта через него прошли около 40 юных мам. Арина не скажет точную цифру, потому что кто-то возвращается, кому-то продолжают помогать, когда девочка уже «выпустилась» в самостоятельную жизнь. Приют — как причал, с которого они уплывают дальше, набравшись здесь сил. И потом пишут письма Арине: «Я счастлива: есть мой сынок. Спасибо, что не дали сделать аборт».
— Я им говорю: «Вы — моя старость! Представляешь, я — старенькая бабушка, а ты приезжаешь ко мне на «Мерседесе» и говоришь: «На тебе, Арин, путёвку в санаторий!» И они улыбаются… Верят — мне, людям, жизни… Тут никакой психолог не поможет, никакая научная база — пока не пропустишь каждую через своё сердце, не наплачешься с ней вдвоём… Я ведь тоже здесь — мама.
Оригинал статьи: http://www.aif.ru/society/charity/1190476
