Каково это — взять ребенка на воспитание, зная, что потом его придется отдать другим? Какие люди готовы на такой шаг? Что заставляет их сделать это? Антонина Кравцун, которая за последние четыре года погрузилась в воспитание 10 приемных детей и создала общество Latvija bez bāreņiem, рассказывает DELFI Woman свою историю.
«А ты возьмешь меня к себе?»
«Поначалу у меня и в мыслях не было сделать свою семью приемной или еще чем-то в этом роде. Мы с подругами ездили в детский дом — навестить детей и организовывать для них какие-то мероприятия: концерт перед Рождеством, представление… К этому я подтянула мужа, детей, знакомых. Мы знали о том, что рижские детские дома ни в чем не нуждаются, и поэтому поехали в Инчукалнский детдом, где жили дети-инвалиды. Это нас не остановило — наоборот, мы им были особенно нужны».
Детский дом находится в очень красивом месте, на берегу Гауи. Антонине и компании в детском доме обрадовались, сказали, что будут ждать их с нетерпением, а потом благодарили за доброту, приглашали приехать пожить где-то рядом, с семьями, обещали разместить. Поездки продолжались несколько лет. В один из рождественских праздников к Антонине подошла девочка и спросила: «А ты возьмешь меня к себе?»
«У меня внутри что-то щелкнуло. Стало понятно, что все это неспроста. Мы приехали и уехали, а дети все равно там, сами по себе. Как-то работник детского дома сказала мне: «Знаете, какое время больше всего ненавидят дети? Рождество. Потому что в это время все о них вдруг вспоминают, приезжают, играют с ними, дарят подарки, а потом уезжают, и дети снова остаются одни», — рассказывает Антонина.
С этого момента она начала изучать вопрос, как в Латвии можно взять к себе ребенка из детдома. Выяснилось, что есть четыре варианта: семьи, воспитывающие детей(берут ребенка на временное воспитание), гостевые семьи — ребенок приезжает в гости, на выходные, опекуны (те, кто принимал участие в судьб ребенка или близкие родственники) и адопция. Последний вариант отпадал: у Антонины трое своих детей. Поговорив с мамами, которые взяли детей на воспитание, она поняла: это то, что нужно.
Первый ребенок. Почти как Кука
Первой стала пятилетняя Маша (по просьбе органов опеки все имена детей изменены). По словам Антонины, ребенок жил в квартире совершенно один три месяца. Мама девочки проворовалась и пустилась в бега, а дочку бросила на соседку, которой было все равно. Бабушка-соседка за ней как-то присматривала, спасало еще и то, что дело было летом.
«Где они только с мамой не прятались: и на каких-то чердаках, и в подвалах. Маша рассказывала, как во время одной из таких ночевок по ней бегали крысы. Однажды ночью они с мамой убегали, а за ними гнались на машинах, слепя фарами. Мама пряталась по кустам и закрывала ей рот, чтобы их не слышали, — рассказывает Антонина. — Я сначала думала, что ребенок пересмотрел боевиков. Но потом встретилась с мамой, и оказалось, что все это правда. Мама не только употребляла наркотики, но и продавала. Так все и было — она убегала от одного сожителя к другому, тот побьет — они собираются ночью и бегут. В общем, ребенок насмотрелся».
Поначалу Маша выбрасывала творожные сырочки — говорила, что когда-то ее от них вырвало. «А где ты их нашла?» — спросила Антонина. «На мусорнике», — ответила девочка. По этой же причине она прятала в радиатор котлеты.
Нашли Машу в дальнем Ильгюциемсе, в деревянном общежитии, где нет отопления и удобств, одни стены. Спала малышка, завернувшись в кусочек одеяла. Бабуля-соседка иногда наливала ей тарелку супа. Видя, что на дворе уже август, и мама не появляется, она все же позвонила в сиротский суд.
Мама девочки не была лишена родительских прав. Государство надеялось, что она одумается, и позволяло ей встречаться и с Антониной, и с девочкой. Мама рассказывала, как сильно любит дочь, называя ее при этом «моя какашечка», и дарила дочке куколок с помойки. Для ребенка они были главной ценностью в жизни. Мама могла подарить какой-то пенек, найденный в лесу: «Вот тебе стульчик». Или такой же, чуть побольше — столик. Потом мама забеременела, родила вторую девочку, и оставила ее в роддоме. Антонина пыталась забрать новорожденную, но врачи сказали, что ребенок — носитель вируса гепатита и, предположительно, ВИЧ-инфицирован.
Маша же была в целом здоровой девочкой, разве что у нее не было ни одного здорового зуба. Как она жила одна? Ходила гулять. В магазин заходила, чтобы что-то поесть. Охранница отворачивалась, и Вика брала все, что хотела. Подкармливали и подружки во дворе. Почему родители подружек не сообщили в соцслужбу? Контингент такой же, как Маша и ее мама, говорит Антонина. Мыться Машу не приучили, и к Антонине она пришла со вшами.
«Поначалу я с ней даже спала ночью, — вспоминает Антонина. — Во сне она плакала и все время кричала. Вообще, все дети, когда приходят, плачут и кричат по ночам. Для того чтобы человек привык к семье, нужно около полугода. Психологи говорят, что три месяца такие дети как будто в коробочке: все изучают. А потом потихоньку оттаивают. Только через полгода начинаешь понимать их настроение».
«Мама, она меня ударила!»
— А как реагировали на нее ваши дети? Муж? Не были ли домашние против вашего решения?
— Решение мы принимали всей семьей, и домашние сказали, что не против. Муж меня поддержал. Конечно, без его поддержки я бы ничего не начинала. Я не работаю, но у меня педагогическое образование, что-нибудь бы придумала.
Антонина учила Машу элементарным вещам: например, тому что надо мыться, чистить зубы. «С моим младшим сыном, Даником, она воевала, — улыбается Антонина. — Запросто могла врезать девятилетнему мальчику. Влепит ему по лбу, а он бежит ко мне: «Мама, мама, она меня ударила!» Потом мы нашли Маше увлечение — танцы. Там она выплескивала свою энергию, и ей это очень нравилось».
Антонина рассказывает о Маше с удовольствием и теплотой. Видно, что она до сих пор искренне любит девочку. Характер девочки был боевой и очень общительный: со всеми сдружилась в момент, и в школе была душой компании: «Это не наши дети. Наши зациклены на айфонах и планшетах, они общаются виртуально, а в реальности им сложно даже завести друзей. Эти дети — уличные. Для них нет проблем подойти к любому человеку, спросить у него, как дела. Или попросить помощи. Они открыты. И все, что твое — может быть и моим. Они легко адаптируются. Как-то школьная учительница сказала про Марию — вы за нее не бойтесь, уж она-то точно не пропадет».
Маша прожила у Антонины три года. Мама Маши к тому времени родила мальчика, и оставила его. Прошел год, в течение которого мама должна была предъявить права на ребенка. «За это время мы с мужем не раз предлагали ей оплатить лечение в реабилитационном центре, чтобы как-то наладить жизнь. Мы видели — Маша ее любила, и мама любила Машу, правда, странной любовью». Во время последней встречи она сказала: «Запомни, Маша. У тебя в жизни есть я, и если ты захочешь — ты меня всегда найдешь». Девочку отправляли на усыновление в другой город, мама знала, что больше по закону она с ней встречаться не сможет. Но это ничего не изменило.
Что было самым сложным? «Отпускать от себя. Это самое тяжелое. Мужу было легче, мужчины больше привязаны к собственным детям. А мне было непросто». Удочерила Машу латышская пара. Ее взяли вместе с малышкой-сестрой, которую оставили в детдоме. Оказалось, что ребенок не был ВИЧ-инфицированным. Было тяжело: семья не говорила на русском, а Маша абсолютно русский ребенок. Дома Маша говорила семье Антонины, что к новым родителям не пойдет, а в Сиротском суде вдруг передумала. Усыновители пришли с корзиночкой клубники, и ребенок тут же «поплыл» — хотя Антонина ту же клубнику покупала ящиками. И Машу взяли в семью на адаптационный период — полгода.
После этого начались звонки — Маша плакала: «Мама, приезжай забери меня отсюда! Я здесь больше жить не могу!» «Что ж ты мне сейчас-то душу рвешь? Я тебя спрашивала дома — ты мне что сказала? А потом сама же и согласилась. Ты теперь дай людям шанс. Никто тебя неволить не станет, если не понравится — через полгода тебя заберут», — ответила Антонина.
После этих звонков психолог посоветовал новым родителям отобрать у девочки телефон. Звонки прекратились, и Маша осталась у новых родителей: ключик они к ней подобрали. Больше Антонина ее не видела. С другими усыновленными детьми, в том числе в Америке, есть постоянная связь. С Машей — ничего.
Второй ребенок. Чистый ангел без пальчиков
Второй была трехлетняя девочка, она появилась через полгода после Маши. «Перед Рождеством нам послали чистого ангелочка. Девочка была инвалидом, но всем в семье она понравилась, и не взять ее было невозможно», — вспоминает Антонина.
Мама действительно любила этого ребенка, не бросала его, приходила в детский дом каждый день. Девочке требовались операции: у нее была недоразвита кисть левой руки, и нейрохирург был готов нарастить кости. Но сидеть после таких сложных манипуляций с ребенком в детском доме было некому. В итоге мама одумалась — закодировалась, сделала ремонт в квартире, и через полгода забрала девочку домой.
«Пока ребенок жил у нас, они встречались с мамой каждую неделю: плакали и мама, и девочка. Невозможно было это выдержать, — добавляет Антонина. — Я за них рада, мама собиралась продолжать серию операций».
Последний шанс для Ричарда, Ланы, Кати и Инны
Потом Антонина взяла сразу четверых детей. Умственно отсталых. «Детей мы взяли из другой приемной семьи. Маме там уже было 65 лет, через нее прошло 26 детей, и она уезжала в Австралию помогать дочке, — рассказывает с нами Антонина. — Женщина очень просила забрать ее детей, не хотела отдавать их в детдом».
Так в семье появились Катенька, Ричард, Лана и Инна. Ричарда уже была готовы усыновить семья из США, надо было только подождать. Катю и Лану тоже ожидали американские семьи. В Латвии детей от психически нездоровых людей практически не усыновляют. А Инна до сих пор пока что с Антониной.
«Это было действительно тяжело, к такому я не была готова. Мои дети реагировали по-разному. Даник сказал, что «не знает», Алиса доверилась мне. Муж сомневался, потянем ли мы сразу четверых. Я до конца не понимала, как с ними себя вести. Не знала, как к ним подступиться. Инне было шесть лет, Ричарду — восемь, Кате и Лане — 9-10. Ричард с Ланой были прикреплены к одной специализированной школе, Катя — к другой, и находились там с понедельника по пятницу.
«Самым сложным было подстроиться сразу под всех четверых. С Ричардом мы сразу нашли общий язык — этот ребенок любил все время что-то делать, он мне помогал. Нас предупреждали, что если он обижался, то мог сесть в автобус и уехать, его пару раз приходилось ловить. Но мы с ним сразу договорились, что если что-то не так, то он идет во двор и качается на качелях. Качели, кстати, всех здорово успокаивали. К тому же они пришли зимой, был снег, и Ричард в такие трудные моменты еще и строил замки из снега», — вспоминает Антонина.
«Вся моя семья, старший сын, 18-летняя Алиса и даже Даник — мои большие помощники, и моя опора. Без них я бы точно не справилась. А про мужа я вообще молчу — он глава в доме. Я могу 100 раз сказать, чтобы дети убрались у себя в комнате, а папе стоит просто прийти с работы и сказать: «Что здесь происходит?» Смотришь — все убрано. Ему было нелегко, когда пришли четверо не совсем умственно полноценных детей. Чрезвычайно сложно было понять, что такой ребенок хочет, о чем думает.
«Лана, вообще не хотела слушаться. У нас в субботу по плану уборка, а она собиралась и говорила: «Я еду к бабушке». И ничего не скажешь — она имеет право по решению суда поехать к своей бабушке. Инна впадала в ступор, и мы даже показывали ее врачу. У нее не было чувства сытости, и за этим тоже нужно было следить. Она могла через 20 минут опять сесть за стол. Утром могла спросить — а что мне делать? Мыть лицо и чистить зубы. Сделает, придет, и опять: что мне дальше делать? Поначалу это сильно раздражает, но потом ты понимаешь: ну что с нее взять? Когда в семье рождается такой ребенок, ты эти шажки делаешь вместе с ним. Тут было сложно понять и принять, что ребенок не может иначе. Приходилось как-то ломать себя…»
Три хороших мальчика, которым плохо
«Когда все дети разъехались, нам позвонили и сказали, что есть хорошие мальчики, но им очень плохо в детском доме. Знакомиться с нами вышли все трое — Петя, Михаил и Андрис. Андрису было тогда четыре года, он даже не говорил, только мычал и гладил меня по руке, — вспоминает Антонина. — Петя учился в специализированной школе для детей с отклонениями психики, был очень агрессивным, сидел на бураниле (лекарство, затормаживающее психику). Миша был очень флегматичным ребенком, но со своими проблемами, а про младшего, Андриса, соцработники говорили: будете целый день водить его за руку, и упаси вас Бог ее отпустить. Ребенок может куда-то прыгнуть, залезть и не слезать с дерева. Детский дом с ними не справлялся».
Этих мальчишек мама три раза приводила в детский дом. Всего у нее восемь сыновей, и все в разных детдомах. Самому старшему 28 лет, и он тоже вырос в детском доме. В первый раз мама напилась, привела их за руки и просто оставила на пороге детского дома. Бабушка потом детей вернула. Второй раз маленький Петя разлил что-то горючее, от этого загорелась трава и пламя переметнулось на дом, и он тоже загорелся. И мама со злости опять отвела их в детский дом.
«Петя очень переживал, чувствовал вину, — сокрушается Антонина. — Я ему объясняла: ты не можешь себя винить, это могло произойти с каждым, просто тебе не объяснили технику безопасности. Мы нашли с Петей общий язык, убрали буранил, он делает ребенка вялым и сонным. В детском доме он вел себя плохо, проявлял агрессию, злобу, но он не понимал, почему его отдали, почему отказались и предали во второй раз. Он рассказывал, как мама привела их и оставила, а он кричал ей вслед: «Мама, я больше не буду, прости меня! Пожалуйста, только забери меня!» Но она молча ушла, даже не обернулась. Ему было тогда семь лет. С тех пор мама не появлялась. После третьего раза пропала и бабушка. Папа сидит за убийство, 18 лет ему дали. Сейчас всех троих готовят к адопции — семья в Америке готова их взять».
«Миша — художник, очень хорошо рисует. Андрис — «шило», которое никак не усидит на месте и хитрец. В первый же день пришел в дом, все осмотрел и сказал: «Мама, я тебя так люблю, ты такая красивая!». Пять лет ребенку, ну как тут устоишь? Я, конечно, растаяла. Все подметит, похвалит платье, лак на ногтях новый — и то отметит, но шкода — редкая! Со зла может навредничать: взял мои диоровские тени и расковырял. Зачем сделал, спрашиваю? «Не знаю», — говорит», — рассказывает Антонина.
«В школе для всех я — их мама, — продолжает Антонина. — И конфликтов у нас не было. А в садике — был. В первый год Андрис бил девочек. Бил жестоко, в живот. Меня как-то встретил папа одной из девочек и пообещал проделать тоже и со мной. Я извинилась и объяснила, что мы в семье не бьем детей, но это мой приемный сын. Тогда папа тоже извинился и попросил сделать что-то с мальчиком. Мы ему тогда объясняли, что он нас позорит. Я говорила ему: «Ты мой сын, а я прихожу и краснею за тебя. Ты хочешь, чтобы мама плакала?» Нет, говорит. И перестал.
Дочь Алиса проверяет у приемных детей уроки, помогает с девочками, учит языкам. Даник старается быть мальчишкам старшим братом, Петю строит: если Петино время вышло за компьютером, а он не освобождает — лишается компьютера на неделю».
— Не убегает от обиды?
— Было поначалу. Я бежала следом за ним, не знала куда он побежит дальше. Когда поняла, что он оббегает два квартала и все, предложила: «Давай договоримся если что-то такое случается, ты бежишь сам, я не бегу сзади». Хорошо? Хорошо. Он выбегал, хлопал дверью, и бежал. Потом прибегал, просил извинений. Иногда останавливался, плакал, переходил на визг. Я его успокаивала, давай прекращаем истерики и поговорим. Они адекватные дети, все понимают.
Алла. Не последняя
